«Долгий XIX век» в истории Беларуси и Восточной Европы. Исследования по Новой и Новейшей истории - Коллектив авторов

П.В. Шевкун

Последняя треть XVIII в. стала переломным моментом социальной истории Европы. Архаичность общественных норм, ранее успешно обеспечивавших коммуникацию, обусловила мощные социальные потрясения. Великая французская революция 1789–1794 гг. и последовавшие за ней Наполеоновские войны ознаменовали начало оформления модерных наций[764]. Их утверждение предполагало смену прежней социальной организации, представленной религиозно-аристократической, традиционалистской, иерархизированной системой отношений. Ключевые социальные институты прошлого: церковь и аристократическая государственность, столкнулись с секулярным республиканским вызовом. Его идеалы «были направлены против гедонизма, цинизма и махинаций коррумпированных олигархий и абсолютистских режимов по всей Западной Европе… против волюнтаризма деспотического права, искусственности иерархии и фрагментации общества» [765].

В таких условиях был необходим процесс адаптации прежних институтов к новым реалиям. Аристократическая государственность, путём политических реформ, могла более естественно трансформироваться в национальную. Церковь, как ключевой институт легитимации социальных отношений традиционного общества, была принципиально не реформируема. Между тем, она была важнейшей структурой, которая обеспечивала восприятие обществом таких ключевых социальных норм, как ценность человеческой жизни, семьи и собственности. В связи с этим поиск своего места в новой системе социальных отношений имел значение не только для её самосохранения, но и для стабильности всего общества. Путь, в рамках которого происходила её адаптация, был путём выработки нового (модерного) типа религиозности – индивидуализированного.

Существовавший ранее тип можно охарактеризовать как традиционно-коллективистский. Он заключался в восприятии индивида через посредство его принадлежности к общине, вписанной в иерархичные социальные отношения. Последние формировались на основе привилегий и происхождения, имели вневременное и сакральное измерение, то есть охватывали не только ныне живущие поколения, но и уже ушедшие. В связи с чем, общество было ориентировано на их воспроизводство в неизменном виде. Человек являлся частью системы социальных отношений, выстроенных в максимальном соответствии с религиозным идеалом, где церковь была ключевым институтом её легитимации, и, соответственно, был лишён права религиозного выбора. Через посредство священника и визуальные формы демонстрации прихожанин на регулярной основе получал знание об обществе, точнее принципах его организации. Мог соотнести свою деятельность, жизнь знакомых, которая менялась и наполнялась новым содержанием, с этими принципами, воспринять причастность к жизни общества, получить легитимную возможность предъявлять требования к поведению других лиц. Обрядовые действия демонстрировали происхождение социальных норм, их истинный характер. Предоставляли механизмы соотнесения личностно окрашенных мотивов с коллективными требованиями. Фигура священника являлась ключевым элементом обряда. Он отвечал за правильность предоставления социальной информации, контролировал её верное восприятие, и аккумулировал ответную реакцию человека в соответствии с существовавшими нормами.

В свою очередь, модерный тип религиозности ориентирован на поддержание целостности церковной общины в условиях господства секулярной доктрины прав человека, национальных форм самоопределения, демократических институтов представительства, инновационных форм сотрудничества и СМИ. Акцент переносится на индивидуальное восприятие, когда верующий должен самостоятельно связать социальную реальность, своё место в ней, с религиозными идеалами и требованиями. Ключевым моментом в выработке такой связи было формирование религиозно обусловленного восприятия факторов, которые сохраняли свою актуальность и в новом обществе: человек, семья, собственность, государство. В первых двух случаях важно показать решающее значение индивида в организации, в соответствии с религиозными нормами, личного пространства. Во вторых двух – лояльное и ответственное отношение к социальной деятельности и её результатам. В итоге, многообразие подходов в трактовке различных событий, непоследовательность и туманность взглядов самого верующего, на выходе должны иметь вполне стандартизированные действия. Для этого существует проповедник, который лишь помогает, чтобы из многообразия родилось предопределённое единство. Его важнейшая задача заключается в том, чтобы сделать религиозную информацию, через индивидуальный выбор, вновь актуальной.

В условии необходимости перехода к новой социальной реальности процесс выработки индивидуализированной религиозности был связан с поиском путей формирующих личностно окрашенные религиозные связи. Верность обрядовой традиции, догматическая незыблемость учения, воспринималась уже не как отражение видимых социальных отношений, а как индивидуализирующее качество, способ отличения одного сообщества от другого. В соответствии с этим ключевое значение имела не реформа церкви или, например, обряда, что ничего не дало бы, потому, что всё возраставшее разнообразие форм сотрудничества в принципе никак невозможно было соотнести с религиозными нормами. Значение имела выработка личностного отношения к этим нормам в его эмоциональной, интеллектуальной и оценочно-поведенческой составляющих. Первая формировалась различными обрядовыми формами: крестными ходами, иными процессиями, некоторыми, наиболее эффектными сторонами службы, фестивалями и представлениями. Вторая – в основном проповедью. Третья – семьёй, благодаря чему восприятие религиозных норм становилось «естественным», своего рода отличительной семейной чертой. В данной статье речь пойдёт о втором элементе формирования индивидуализированной религиозности – проповеди[766].

Являясь неотъемлемым элементом христианства со времени его возникновения роль проповеди существенно повышалась в кризисные для церкви моменты: распространения вероучения в новых регионах, борьбы с альтернативными учениями. Вместе с тем, значение проповеди на разных этапах истории христианства было не одинаковым. В регионах, где христианство утверждалось в качестве уникальной формы трансляции и легитимации социальных отношений проповедь либо превращалась в своеобразный ритуал, лишь отдалённо напоминавший её первоначальный смысл, либо вовсе исчезала из повседневной практики. В традиционной системе средневековых обществ она была по существу излишней, так как социальные отношения формировались в соответствии с религиозным идеалом и регулировались на межличностном уровне. Даже в форме проповеди, церковь не могла вторгаться в процесс их воспроизводства, не рискуя вызвать дисбалансы отношений в общине.

Такая ситуация была характерна и для православной церкви на территории Российской империи. Ограждённая мощью государства, имея привилегии, закреплявшие исключительный статус православия, проповедь развивалась в основном на не христианских окраинах. Включение восточных регионов Речи Посполитой в состав империи, не смотря на их поликонфессиональный характер[767], не привело к существенному изменению указанного положения, хотя церковное и светское руководство демонстрировали некоторую заинтересованность в развитии поучений. Так, правительство ожидало от духовенства, чтобы оно «учением и примером собственным утверждало бы духовных чад своих в спокойствии, послушании и добрых поступках»[768]. Особое место в рапортах архиереев о состоянии епархий отводилось сообщениям о чтении в церквях поучений [769]. В 1797 г. архиепископ Минский Иов (Потёмкин) распорядился, чтобы все священники в воскресные и праздничные дни читали проповеди, а прихожане знали «хотя первейшие молитвы»[770]. Могилёвская консистория подготовила в 1799 г. расписание проповедей в кафедральном соборе и списки «духовных», «могущих сочинять проповеди»[771]. В указе Св. Синода от 22 марта 1800 г. была подчёркнута обязанность причта не менее пяти раз в неделю совершать службу, читать ежедневные поучения, а также сочинять и говорить проповеди в воскресные и праздничные дни»[772]. Впрочем, даже соблюдение этих положений не вело к формированию доступного вероучения ни в это время, ни десятилетия